У комсомольца Титькина была смешная фамилия - Титькин.

"Ну что с такой фамилией сделаешь" - сердито думал комсомолец, шагая домой с собрания - "разве в газете можно напечатать, или может быть, к примеру, титькинское движение вместо стахановского"? А ведь настроение у Титькина должно быть праздничное, потому что сегодня и собрание прошло особенное, имени борьбы с предрассудками, в силу которых несознательный деревенский элемент до сих пор отмечал Пасху. Товарищ Финштейн из райкома комсомола прямо советовал бить врага его же оружием, устраивая в дни церковных праздников атеистические массовые шествия с театрализованным представлением, которое показало бы крестьянам нелепость их воззрений. Комсомольцы так и делали, вся пролетарская молодежь деревни, и только юродивый Гринька, которого в комсомол не брали из-за низкой классовой сознательности, молился за оградой полуразрушенной церкви. Неграмотные старухи говорили, что зарево его молитв видно из самого обкома, но конечно, это были никакие не молитвы, а костры, которые Гринька жег, чтобы не замерзнуть холодными ночами. Как бы то ни было, в последний приезд товарищей из НКВД юродивого не забрали, оставив жить до полной ликвидации мелкого частнособственнического стада, которое он пас.

Весь последний год церковные праздники в деревне не отмечались, а темные старики и старухи прятались по дворам, разводя там религиозный дурман. Тогда комсорг Любка Огонек и предложила впервые отслужить красную мессу, идеологически противопоставив предрассудкам острое оружие сатиры. Комсомольцы читали, коверкая слова, смешные и нелепые молитвы, жгли по порядку уцелевшие иконы, которые еще два года назад были взяты на учет и складированы как средства наглядной агитации, а потом, после обязательной выпивки, Любка отдавалась всем желающим на алтаре.

Вот и сегодня Титькин причастился своим чередом к белому пухлому телу Любки, что удавалось ему нечасто, однако шел домой подавленным огромностью стоящих перед ним социалистических задач, и своим личным, Титькина, несоответствием их величию, которое выражалось хотя бы в фамилии, плюс эти нарушения эрекции, за которые Любка уже дважды обидно над ним насмехалась.

Этот вечер стал определяющим в судьбе Титькина. На следующий день он записался в райцентре в нештатные сотрудники НКВД, а через пять лет был уже товарищем Титовым и служил старшим уполномоченным, раз и навсегда простившись с сомнениями темного прошлого. Сплошная коллективизация давно сделала невозможным возврат к старому, Гринька бесследно сгинул в лагере, как, впрочем, и Любка, специально завербованная агентом английской разведки Финштейном для разложения коммунистической морали, шли годы, росли звание и живот, забывалась окончательно деревня, происходила та тихая эволюция, которую называют жизнью.

В сознание товарищ Титов пришел лишь однажды, когда на дворе был октябрь, и дел в районе было невпроворот, от обсуждения самой демократической в мире конституции до борьбы с участившимися в последнее время рецидивами мелкобуржуазной морали. Помощник, стоя у стола, делал обычный утренний доклад, когда товарищ Титов заметил блестящие черные точки, наплывающие с периферии зрительного поля. Через несколько секунд он был уже полностью захвачен их радостной пляской, а еще мгновение спустя сам оказался одной из них. Шелуха ненужных подробностей отлетала от него, как отлетают под порывом ветра последние осенние листья, и голое сознание Титова впервые отчетливо увидело истину.

Титов смотрел на Землю сверху и хохотал над собственной слепотой. Все это время коммунизм был рядом с ним, но он не замечал, ища полноты счастья среди людей, где ее и быть не могло.

Хрипло каркая "Интернационал", душа товарища Титова понеслась над замерзающим полем туда, где перед продуваемым ветрами колхозным складом кружил, трепеща темными крыльями, весь его комсомольский отряд. И Любка тоже была там, все та же Любка, только в черных бусинках ее глаз еще больше стало задора, а острый клюв еще верней указывал дорогу к будущему, когда она садилась на покосившуюся перекладину над странной, куполообразной крышей склада. Хмурясь, старый сторож Григорий щурился на стаю и грозил снизу палкой, но никто не боялся, потому что всем нужны были зерна свободы, дающие новую жизнь для всего сущего.

гостевая; E-mail